Перед новым учебным годом у нас была встреча выпускников класса. Десять лет прошло. Кто не мог присутствовать физически - присутствовал через Skype. Только двоих не было: девчонки одной и моего лучшего друга Иннокентия. Кешки. Вспоминали его много. Интересный был парень. Яркая личность. Фейерверк. Решили, пока из памяти не всё стёрлось, записать некоторые истории. Я не большой талант в писательстве, но тяжкая доля всё это записать выпала мне. Вот, делюсь с вами.
Всё детство и юность я прожил с родителями, бабушкой и дедушкой в небольшом посёлке Оренбургской области. От райцентра тридцать с небольшим километров. Школа была в соседнем посёлке, до которого было километра три. Туда мы и ходили. Я и Кешка, мой сосед. Но это потом.
А сначала Кешка родился на год раньше меня. Как я потом, много-много позже узнал - родился то ли недоношенным то ли вовсе мёртвым. То ли всё сразу. Был он у родителей первым и единственным, а потому очень желанным ребёнком. И поздним, на момент родов его матери было уже за сорок. Рожали его даже не в районном центре, а в самом областном. Во избежание. Но что-то пошло не так. Родовая травма или что, но первые годы жизни Кешка сильно болел. Ему ставили один диагноз за другим, включая ДЦП. Делали несколько операций, возили постоянно то в районный то в областной центр, даже в Москву. В нашем посёлке появлялись редко. Так что в раннем детстве я его не помню.
Впервые я увидел его, когда мне было лет пять. Я играл на улице перед домом с соседскими девочками, когда к дому соседей подъехала машина, из неё вышла женщина, открыла заднюю дверцу, вытащила завёрнутого в одеяло мальчика примерно моего возраста. Он смотрел на нас явно заинтересованно, мы хотели пойти поздороваться, но тут мама унесла его домой. Мы были настолько шокированы этим зрелищем, что, конечно, я сразу побежал домой, и спросил у бабушки, почему соседский мальчик уже большой, но его носит на руках мама. Тогда, кажется, я впервые услышал слова "инвалид" и "умственно отсталый".
Было лето, и я часто видел Кешку во дворе у соседей, как он сидит в своей детской коляске, которая ему была давно мала, или ползает по расстеленному на траве покрывалу и играет с кубиками, точно такими, какие я забросил ещё в три года. Слышал, как часто он кричит и плачет. Я не могу сказать, что постоянно думал о нём, - в детстве у нас у всех слишком много Очень Важных Дел, чтобы какая-то чужая проблема занимала надолго, - но иногда я ставил себя на место этого мальчика и представлял, как ужасно, должно быть, сидеть целыми днями за забором, не имея возможности выйти погулять.
Однажды я набрался храбрости и попросил свою маму спросить у соседки, можно ли мне поиграть с Кешкой. Я слышал, как та выражала озабоченность и сомнение, говорила, что её сын слишком слабый и нервный для контактов с такими детьми, как я (я тогда не понял, какие это "такие как я", ведь я был самым обычным, даже довольно послушным), но потом согласилась попробовать.
Когда я вошёл во двор к соседям, Кешка сидел на своём покрывале, и смотрел на меня не отрывая взгляда. Глаза у него были тёмные и очень серьёзные. Я не очень был уверен, как с ним надо общаться, он казался мне каким-то инопланетянином. Я решил быть как можно проще, подошёл к нему, протянул руку и сказал:
- Здравствуй.
- Привет, - просто ответил Кешка, расплылся в улыбке и сжал мою руку своей.
Нет, Кешка оказался совсем не умственно отсталым. Он был просто очень заброшенным ребёнком. К своим шести годам он не знал букв, не умел считать, даже толком не знал названий цветов, животных и растений. Когда я пришёл к нему с фломастерами и альбомом, он был в восторге, потому что раньше рисовал только на старых газетах шариковой ручкой. И он не был способен нарисовать даже простейшие предметы: домик, яблоко, машину... Он вообще, кажется, не знал, что можно рисовать реальные предметы, а не одни только каракули. Я начал учить его считать, рисовать, узнавать буквы. Но всегда рядом была его мама, следившая за нами напряжённым взглядом. И к Кешке меня пускала на полчаса, не больше, чтобы "не переутомить" его.
А ещё Кешка прекрасно разговаривал. Даже лучше, чем я. Я тогда букву "л" плохо выговаривал и картавил. А он говорил как взрослый. Но только со мной. С мамой он чаще капризничал, плакал и коверкал слова.
И ходить он умел. Прихрамывал немного, и всё. Но мать ему много ходить тоже не давала. Тем более бегать. Всё время его в эту детскую коляску сажала.
Когда я рассказал обо всём этом родителям, они сначала долго совещались, надо или не надо куда-то сообщить, а потом мама сказала, что сначала поговорит с тётей Таней сама. Я, конечно, не мог пропустить такое, и подслушал. Говорили они прямо на улице. Мама - про то, что Кешка плохо социализирован, что ему на следующий год уже в школу пора, а он даже с детьми толком не общался в своей жизни. Тётя Таня - про то, что её Кешенька очень слабый, еле ходит и говорит, и ни о какой школе и речи быть не может. "На уровне трёхлетнего ребёнка", - так она сказала тогда. Я фыркнул. Но тихо. Чтобы не засекли. Кешка на уровне трёхлетнего? Да он старше меня! Ну и что, что он не знает и половины того, что знаю я, он же не виноват, что его не учили! Так я и сказал своей маме. Она снова пошла к тёте Тане, и выпросила всё же для Кешки проводить больше времени со мной.
Кешка очень нравился мне, и не в последнюю очередь из-за того, что с ним я чувствовал себя таким взрослым учителем, хоть и был на год младше него. Поэтому всё свободное время, которое не носился по посёлку с ребятами, я проводил у него. Конечно, если это свободное время совпадало с моментами, когда кешкина мать не возилась с ним, устраивая ему какую-нибудь очередную лечебную процедуру. Таблетки, микстуры, массажи, ванночки - я никогда раньше не видел столько всего этого, ведь жили мы на свежем воздухе, и болели редко.
Кешка учился быстро. К зиме он уже прекрасно считал до ста вместе со мной, читал по слогам лучше меня, и довольно неплохо срисовывал картинки из книжек. Я даже начал немного опасаться, что он скоро станет умнее меня, и решил поменьше учить его. Но процесс было уже не остановить. Видимо, изголодавшись по обучению, Кешка впитывал знания как губка, и больше всего радовался, когда я приносил ему какую-нибудь новую книжку, раскраску или настольную игру.
Наступила зима, и Кешке стукнуло семь. На день рождения мы (то есть, мои мама с папой) купили ему в райцентре энциклопедию животных и птиц, и я преподнёс её ему в подарок. Кроме того, мои родители подарили ему тёплый зимний комбинезон, потому что у него не было нормальной зимней одежды, из-за этого он почти не выходил на улицу, а если и выходил, то был закутан слоёв в восемь всякой одежды, и едва мог двигаться. Но теперь, когда у моего друга был хороший комбинезон, я мог воплотить свою и кешкину мечту - научить его кататься на лыжах. Мне их подарили только в прошлом году, и то под конец зимы, так что я и сам не особо умел кататься, но решил, что учиться вместе будет ещё веселее.
Это случилось в первый же день, когда я пришёл к Кешке во двор с лыжами. Он был занят приёмом очередных лекарств, и тётя Таня позвала меня сначала, до лыжного урока, выпить чаю. Чаю я не хотел, поэтому, пока кешкина мама доставала из шкафа всю его зимнюю одежду, мы играли на полу в прихожей. В какой-то момент мы начали бороться. Я совсем легонько случайно стукнул его затылком об пол, и Кешка вдруг весь окаменел подо мной, а потом завёл глаза под лоб и начал мелко трястись и пускать изо рта слюни. И именно в этот момент в прихожую вышла его мать. Этот вопль раненого кабана я помню как сейчас. Она бросилась к сыну, схватила его на руки и унесла в комнату, буквально воя:
- Кешенька, опять, опять! Кешенька, опять!
Я сам перепугался до полусмерти, быстро оделся и хотел выскочить на улицу, но всё же заглянул в комнату. Кешка лежал на диване, вытянувшись, и дёргался всем телом, а его мать, всхлипывая, одной рукой держала его, а другой подтирала ему текущие вожжой слюни. Я решил, что он умирает, и в этом виноват я! Шарахнулся от ужаса, врезался головой в вешалку с одеждой, вылетел на улицу, подхватил ненужные уже лыжи и бросился домой. "Никому не показать своего страха, никто не должен знать, что случилось", - стучало в голове. Но, вбежав в дом, я не смог сдержаться и позорно разревелся. Перед глазами всё стоял трясущийся Кешка с закатившимися зрачками.
Естественно, бабушка с дедушкой, которые были дома вдвоём, меня тут же раскололи. Побежали к тёте Тане, но она их даже на порог не пустила, сказав, что ей не о чем разговаривать с родственниками малолетнего преступника. Услышав, как меня назвали, я начал реветь ещё сильнее, потому что действительно чувствовал себя преступником. Бабушка накапала мне валокордина, дедушка сунул лицом в снег, но я всё никак не мог успокоиться. К вечеру у меня подскочила температура, и следующие несколько дней я пролежал в полубредовом состоянии.
Когда я снова вышел на улицу, то первым делом заметил, что во дворе соседей нет автомобиля, а на двери висит большой замок. Спросив у взрослых, я не получил ответа, куда делись тётя Таня и Кешка. Это убедило меня в том, что Кешка, скорее всего, умер, и несколько дней я ходил в страхе, что за мной приедет милиция, и меня упекут в тюрьму. Но вскоре, узнав причину моего мрачного настроения, родители успокоились меня, сказав, что тётя Таня сильно заболела, и её забрали в больницу, а Кешка жив и здоров, просто сейчас живёт у бабушки в Оренбурге, пока мама в больнице.
Лишь через несколько лет я узнал подробности этой истории. Оказывается, в день того злополучного происшествия мои родители ходили к тёте Тане, извиниться за меня и предложить помощь, но она не пускала их и кричала, что не хочет видеть родителей убийцы своего сына, что она всех засудит и посадит, а потом сожжёт наш дом. В доме было слышно, как истошно плакал от страха Кешка, и родители решили вызвать милицию. Те приехали, взломали дверь... В общем, следующие полгода тётя Таня провела в психиатрической больнице. А органы опеки на это время отдали Кешку бабушке, которая, впрочем, желанием нянчить внука не горела. Соседи говорили, что такое развитие событий было более чем закономерным, ведь Татьяна, брошенная мужем сразу после тяжёлых родов, несколько лет мучилась с больным ребёнком, вот у неё крыша и поехала. К трём годам Кешка фактически выправился благодаря своевременной медицинской помощи, от его ДЦП осталась только лёгкая хромота, приступы эпилепсии купировали при помощи операции и лекарств, но в голове матери он по какой-то причине остался тяжёлым инвалидом, она практически смирилась с ожидающей её тяжкой долей, и вместо того, чтобы радоваться успехам сына, буквально залечивала его и тормозила развитие.
Когда я узнал всё это, с моей души будто камень свалился. Я ведь долго винил себя за то, что тогда случилось с Кешкой по моей вине. А вышло так, что если бы не этот случай, неизвестно, сколько бы мать продолжала буквально держать сына в заложниках, не давая ему расти нормальным пацаном. А Кешка был по натуре тем ещё сорви-головой! Но об этом я, быть может, расскажу как-нибудь потом.