Несколько лет назад Джессика Ятрофски выпустила книжку I Heart Boy, отданную новоиспеченному взору на мужское тело и меры дозволительного в изображении наготы. Не настолько давненько вышло продолжение проекта под званием I Heart Girl. В этот один фотограф пробовала показать красу баб, какие, скорее итого, не миновали бы кастинг для стандартной рекламной кампании или модной съёмки. FURFUR поговорил с Джессикой о проблемах репрезентации мужского и бабского тела в медиапространстве.



Джессика Ятрофски[/b]]
Я могу болтать лишь с позиции человека, какой живёт в США. Я видаю, что касательство к бабскому и к мужскому телу ныне велико выдается: масс-медиа сексуализируют баб в гораздо большей степени, чем дядек. О равенстве тут болтать не доводится. И эта проблема не будет постановлена, если все перестанут ладить сексуальные фотографии баб — скорее, надобно восстановить баланс и разрешить видеть сексуальность мужского тела настолько же, будто и бабского.На это можно посмотреть и с возвратной сторонки — на образце Instagram. Недавно я загрузила карточку двух дядек, на коей особенно заблаговременно «размыла» в фотошопе их пенисы настолько, что не осталось даже намёка. Но Instagram выслал этот снимок. При этом в моём аккаунте полно карточек баб, у каких «замазаны» соски — эти посты никого не волнуют. Получается абсолютная абракадабра. Но она тем не менее укладывается в логику консервативных законов США. Существует ещё бессчетно ограничений, о каких надобно болтать вслух и какие надобно преодолевать. И мне будто художнику величава возможность вести диалог с обществом о том, зачем мы цензурируем одни изображения, а иные — дудки. Вы можете завидеть в рекламе мужскую бюст, ведь дядька без рубахи не видит опасности, иное девало — баба.По моему эксперименту Европа менее консервативна, тут воздушнее принимают тело и телесность на уровне общества — вероятно, из-за более узкой и давнишней связи тела и искусства. В этом резоне Америка — будет пуританское держава, алкая я разумею, что полно местностей, какие в этом взаимоотношении гораздо аховее США. Возможно, оттого меня интересует тело в политическом резоне: жрать вещи, какие тебе возбраняют ладить с твоим собственным телом, и это нарушает твои общечеловеческие лева.Меня век завораживало классическое искусство — скульптуры, бюсты. Я могу взирать на них нескончаемо. Мужская нагота была символом плодородия, изобилия, силы и красы. И это велико выдается от того, с чем ассоциируют мужское тело в наши дни. Сегодня всецело нагой дядька — это порнография, его тело эротично, даже, скорее, гомоэротично. Мне бы хотелось, дабы мы вновь воспринимали мужское тело настолько же, будто в Древнем Риме или Древней Греции. Глядя на объекты древнего искусства, я ощущаю ностальгию по времени, в каком ввек не жительствовала. Я попросту разумею, что у нас, будто и у древних греков или римлян, таковские же человечьи тела, мы таковские же люд, однако мы вяще не видаем телесную красу, какую следили они. Мы видаем телесную красу баб, однако это созерцание заполнено сексуальными коннотациями — утилитарны невозможно попросту показать бабское тело без проецирования на него подобных социальных установок.
Мне бы хотелось, дабы мы вновь воспринимали мужское тело настолько же, будто в Древнем Риме или Древней Греции. Глядя на объекты древнего искусства, я ощущаю ностальгию по времени, в каком ввек не жительствовала.
Я обращаю внимание на то, будто кое-какие медиа пробуют помогать людам воспринимать себя без оглядки на стандарты, и это здорово. Есть бессчетно кампаний, какие помогают этим идеям распространяться и развиваться — примерно, та же Free the Nipple. Чувствуй себя комфортно: с телом, какое у тебя жрать, со своей расой, с гендером — об этом сейчас болтают вслух, и я почитаю, что это величаво и здорово. Некоторые бренды(примерно, Dove)запускают инклюзивные рекламные кампании, и я почитаю, что это шаг в неизменном течении — они вручают возможность вящему числу людей ощущать себя включёнными, в отличие от большинства типовых реклам, возвещенных на выдающейся красе тел моделей. Я видаю, будто в обществе распространяется идея подвижности гендера. Ярче итого этот тренд видан в фэшн-индустрии, и из мира моды он падает в массы. Женщин-моделей зовут демонстрировать мужские коллекции одежи — это лишь один-одинехонек из образцов того, будто меры гендера размываются.Сейчас больно бессчетно художников, какие занимаются проблематикой тела, однако в арт-среде по-прежнему полно сексизма и дискриминации. Поэтому мне сложно поставить себя в один-одинехонек линия с какими-то фотографами, журналами или институциями. Мне нравятся женщины-режиссёры — примерно, я огромная фанатка Катрин Брейя. Она вкалывает с телесностью, она демонстрирует сексуальность в влажном облике, без оправданий, будто жрать. Я чту честность и ранимость её работ, её творчество — большенный измерить наития. Я также боготворю фотографии Кэтрин Оупи, Кэти Грэннэн, Джастин Кёрленд, Джен Дэвис — они образовывают крайне занимательные вещи, вкалывая с той же темой тела и с спросами идентичности.Сейчас 2016 год, а мы до сих пор должны замазывать соски для Instagram. Для меня это нонсенс, однако собственно оттого я и болтаю об этой проблеме, оттого я продолжаю заниматься проектом I Heart Girl. Я гадаю, что мои работы взводят дискуссию о теле в публичном пространстве.Если посмотреть на моё творчество с дистанции, то основная всеобщая тема — это ранимость, во всех резонах. Для меня она вообще больно величава: в фотографии, взаимоотношениях с людами. Ранимость — это честность, однако в нашем мире честность ценится не больно длинно. Я же своими работами алкаю продвигать эти ценности будто наиболее величавые.