За каруселью разных мыслей Евдокия Семёновна не услышала ни скрипа калитки, ни шагов в сенцах. И только голос с порога заставил её непроизвольно вздрогнуть:
— Здравствуйте, Евдокия Семёновна.
В избу вошла девчонка-подросток, угловатая тоненькая фигурка, жиденькие косички и большие глаза. В руках она держала трехлитровую банку молока.
— Ой, Полиночка, здравствуй, родная.
— Я вот вам молочка принесла. Что вы будете ходить в такую даль, — она поставила банку на стол. — А мне всё равно по пути.
— В магазин? — догадалась женщина.
— Да. Только хлеба еще не привезли.
— Ты садись, садись, — Евдокия Семёновна засуетилась, замельтешила около стола. — Сейчас мы с тобой чайком побалуемся. Я блины нафаршировала яйцом и зелёным луком. Посидим, поговорим. Давненько я тебя не видела. Как шестой класс закончила?
— Одна четвёртка, — с грустинкой ответила девчонка. — Не даётся мне математика.
— Гуманитарий ты, — качнула головой старая учительница. — Как хорошо, что ты принесла молоко. Ноги уж совсем не бегают, а мне вчера еще на луга пришлось сходить.
— На луга? — удивилась Полина. — А зачем?
— Ой, — взмахнула рукой Евдокия Семёновна, и тоже присела за стол. — Мой чудак, а может чудик опять фортель выкинул. Всю жизнь бредовые идеи выливаются в затеи, и тем покоя не дают. Ни ему, ни мне.
Полина постаралась скрыть улыбку, и взяла с тарелки фаршированный блинчик. Да уж, Назар Матвеевич имел в деревне репутацию странного, чудаковатого человека, со своеобразным чувством юмора. Современники охарактеризовали бы так: чувак с бешеными тараканами в голове. Он давно стал местной достопримечательностью, истории его чудачеств стали почти легендами, обрастая новыми, зачастую вымышленными, подробностями.
— А расскажите, Евдокия Семёновна. Нам на лето в «Литературном кружке» задали написать рассказ о хорошем человеке.
— Хорошем, — эхом отозвалась бывшая учительница, вновь качая головой. Но глаза её вмиг потеплели, посветлели от вспыхнувшей гордости за Назара. Дефицит общения тоже сыграл не последнюю роль в готовности поведать девчонке о новой затее мужа.
Назар проснулся незадолго до рассвета. В приоткрытое окно медленно заползла прохлада, неся с собою аромат, приятно окутывая плечи. Назар глубоко вдохнул свежего воздуха. Что-то родное, давно позабытое было в том букете запахов. Непонятное, едва уловимое, но порождающее щемящее чувство тоски. По давно утерянному и невосполнимому.
Он торопливо вылез из-под теплого одеяла. Спешил выйти на улицу, боясь опоздать. Пересёк двор, приусадебный участок с картофелем и грядками, небольшой сад с яблоньками и ягодными кустарниками. Тут, в тени старого ветвистого клёна, была врыта в землю скамейка. Именно отсюда открывалась взору красочная панорама окрестностей. Тихая, а в разгар лета очень ленивая, речка. Пойменные луга с густой травой изумрудного цвета, на которой яркими красками пестрели ромашки, васильки и клевер. Во всю ширину горизонта распластался сосновый бор. Позёмный туман низко растелился над поверхностью земли сплошным тонким сероватым покрывалом.
Назар еще раз глубоко вдохнул свежего воздуха, прикрыв глаза, замер.
— Так и есть! Это запах поспевшей травы. На лугах, полях и оврагах. Она манит своей сочностью и густотой. Она зовет благоуханием букета остропряных ароматов. Эдакая цветущая симфония.
И вновь накатила такая безотрадная тоска, что скулы свело, и сердечно болезненно кольнуло.
Старик не стал дожидаться появления дневного светила из-за бора. Вскочил со скамьи и засеменил в обратном направлении: сад, огород, двор. В избу заходить не стал, хотя и очень хотелось горячего чая испить, да трубкой попыхтеть. Направился в гараж, бывший гараж. Мотороллер давно продал. Теперь тут хранились инструменты и всякая хозяйственная мелочь. Копошился совсем недолго, ибо то, что искал, аккуратно лежало на своём месте. Коса, бабка, молоток и оселок.
Назар осмотрел инструмент и вздохнул. Литовка требовала ремонта: и коса подернулась ржавчиной, и косовище совсем рассохлось, выскальзывала из кольца, и ручка разболталась.
— Начнём, — приказал себе Назар, и тихое, чуть несмелое, возбуждение охватило его.
Косовище – в чан с водою набухать, бабку – в пенёк, косу – очистить, потом отбить и подточить.
За этим занятием и застала его жена. Немного в молчании постояла рядышком, любуясь работой мужа, и наслаждаясь мерным перестуком молотка.
— Ты чего надумал, Назар? — наконец поинтересовалась она.
— Литовку надо в чувство привести.
Евдокия оглядела двор, удивленно приподняла брови. Дед только пару дней назад прошелся по двору с мотокосилкой.
— Зачем?
— На барские луга завтра пойду. Разнотравье поспело. Сенокосная пора пришла.
Евдокия слегка вздрогнула: уж не потерял ли муж разум? Да нет, не похоже. Глаза чистые и ясные. И бесенята в них так и резвятся. Всю жизнь кренделя выкидывают.
— А зачем? Корову мы уж десять годков как не держим. Да и кто сейчас косой машет? Вон, Сыроедов всем на тракторе косит.
— Душа просит, — коротко ответил Назар, принимаясь оселком оттачивать лезвие. Ширк-ширк-ширк, звенит коса. Такой приятный, но давно подзабытый звук.
— А здоровье-то хватит? — обеспокоенно спросила она.
— Должно, — Назар, прищурив глазки, любовался своей работой.
Махнула она только рукой, и направилась к курятнику:
— Как налетела блажь, так и слетит, — проворчала себе под нос.
Однако ошиблась.
Около четырёх часов утра муж осторожно ткнул ее в бок, и прошептал в самое ухо:
— Я пошёл на барские луга, а ты так к часикам десяти принеси мне завтрак.
Сонливое состояние помешало ей что-либо предпринять. Ни возразить, ни отговорить, ни просто возмутиться. Хлопнувшая калитка окончательно отогнала сон. Евдокия бросилась к окошку.
— О. чёрт! — вспомнила она «рогатого». — А ведь не шутил Назар. Ни косы не видать, ни котомки, что с вечера он приготовил. Да и Чапая с цепи спустил. Значит, точно отправился на сенокос. Ни себе покоя, ни мне мирной тишины. И когда он только чудить престанет? Совсем ополоумел старый.
Она поёжилась от утренней прохлады и захлопнула окошко. Прошла на кухню, уснуть больше всё равно не получится.
Осталась позади сонная деревня. Назар спустился в овражек, по дну которого протекал ручеек.
— Да, долго же я тут не появлялся. — Старик не без труда узнавал местность. Некогда чистый, игривый ручеёк с ухоженными берегами ласкал слух своим журчанием, радовал глаз своей чистотой и утолял жажду живительной влагой. Теперь же бережка поросли глухой крапивой и репейником, между которыми тихо катилась мутная водица. Мостки так же имели плачевный вид. Бывало, тут и лошадь с возком сена без страха проезжала, теперь же и пешему человеку пройти было крайне затруднительно. И ведь леса рядом с материалом для ремонта, и плотники в деревне остались, а вот настроения и желания….
Тропинка, что вела к барским лугам, еле просматривалась в густой, кучерявой траве. Да и искать её не было большой надобности. По памяти Назар бодро шагал на сенокос. Изредка усмехался над старым Чапаем, который понуро брёл рядом, вздыхал и тряс большими ушами.
А природа красотой своей обвораживала и пленяла. И такой прилив радостных эмоций, такая энергия счастья накатила, что казалось душа не в состоянии её вместить, и сердечко разорвется.
Наконец-то они добрались до барских лугов. Бояре давно уж канули в историю, а луга до сих пор радуют буйством разнотравья. Назар присел на поваленное грозой дерево. Достал из котомки трубку, жестяную баночку из-под конфет монпансье, спички. Курить-то он давно бросил, лишь иногда позволял себе попыхтеть трубкой понюшкой хорошего табака. И оттого его мохнатые брови имели слегка желтоватый оттенок. Ритуал забивания трубки и неспешное раскуривание успокаивал старика, приводил в порядок мысли и чувства.
— Что, Чапай? — обратился он к собаке, которая улеглась около его ног и, высунув язык, тяжело дышала. — Совсем старыми мы с тобою стали. Отдышка даже у тебя. А смотри, какая красота кругом. И никто не косит. Через неделю и поздно будет, трава перерастет, переплетется, упадет. А вот раньше бывало: за каждый клочок покоса ссорились. Не дай бог, ненароком на чужой участок с косою зайдешь. Иногда самые отчаянные даже до драки ссоры доводили. А теперь, — он широким жестом руки обвел окрестности, — коси, не хочу. И вся беда именно в том, что «не хочу». Никто. Ни государство, что в свое время развалило все сельское хозяйство. Ни фермеры, которых «душат» налоги и сборы. Ни частники. Молодежь рванула в большие города, в поисках работы и приличной заработной платой. И правильно! Не стоит корить ее за это. Жизнь – она одна. В деревне остались лишь пенсионеры да лентяи. Пять коров на столько дворов! Эх!
Он замолчал, погрузился в невеселые мысли, которые в последнее время все чаще стали посещать его.
После десятка взмахов косой, которые дались не без труда, Назар вдруг понял: он разучился косить. И ноги не слушаются, и руки вмиг наполнились тяжестью, и литовка пару раз со вкусом врезалась в жирный чернозём. Грустно стало, до слёз. Но прошел еще десяток метров и почувствовал, как пробудились знания, как вернулись навыки, как очнулся многолетний опыт. Дело пошло намного быстрее и веселее. Взмах – ширк – густая трава смачно ложится в валок. Взмах – ширк – и глаз радуется, и слух наслаждается.
— Коси, коса, пока роса. Роса долой, и мы – домой, — шептал себе под нос Назар, задавая такт, и постепенно вошел во вкус.
Прошел до конца луга, передохнул маленько, прошелся по лезвию косы оселком, и направился обратно. За десяток метров заметил белеющий платок. «Евдокия пожаловала» — догадался старик. И вмиг спина выпрямилась, плечи расправились, ноги и руки налились необузданной силой. Взмах – ширк – и новая порция травы покорно в ряд ложится. Взмах – ширк – и радостное возбуждение бурлит в крови.
— А ты еще ничего, — встретила его Евдокия.
— А то, — Назар устало опустился рядом. — О, курочка! Яички, огурчики. А раньше, помнишь, в сенокос обязательно барана кололи? — такого аппетита он давно уже не ощущал.
— Стучат бруски по звонким косам,
Размерены и взмах, и вздох,
И в травах, от росы белёсых,
Крикливых птиц переполох… — подсознание выдало четверостишье. Кто автор! Где прочитала? Не помнила, лишь запали в душу эти строчки. А ведь шла сюда с намерением поругаться с Назаром. Высказать всё, что за долгую жизнь накипело от его выкрутасов.
Да только этот маленький уголок природы был настолько необычным, что хотелось только всматриваться и прислушиваться. И говорить только шепотом, чтобы, не дай Бог, не спугнуть умиротворенность и гармонию.