В деревне утро начинается всегда одинаково: вначале звонко запевает где-то рядом петух, за ним второй - дальше, потом третий, четвёртый...девятый уже совсем еле слышно, на другом конце деревни. Замычит корова, заблеют овцы, загалдят гуси, скрипнет колодезный журавль, стукнет пустым ведром о сруб. Так было и в то сентябрьское утро в нашей маленькой деревушке, в которой всего-то 24 дома.
Оно выдалось пасмурным, туманным и безветренным. Прогнал пастух по улице стадо коров и овец в поле, сам в длинном брезентовом плаще с капюшоном, в резиновых сапогах, на плече толстый ремённый кнут, свёрнутый в кольца. К обеду посветлело, хотя солнце сквозь туман так и не пробилось, но всё изменило свой цвет, притихло, обездвижело.
Мне было 5 лет(точнее 5 лет и два месяца); меня привозили в деревню от случая к случаю, ну, или когда тепло. А сентябрь в том году выдался сухой и тёплый, и лес, и яблони в саду, и трава..всё было вполне зелёным; только тополя возле дома облетели рано, и их сморщенные бурые листья хрустели под ногами. Рядом с домом стоял приземистый погреб, старый покрытый зелёным мхом ; от него шло к пруду некое подобие изгороди, точнее, три круглых жерди прибиты на двух столбиках и в самом конце, почти на берегу пруда, лежала на земле старая растоптанная куча песка , оставшаяся ещё от постройки дома и отсыревшая от ночного тумана.
На этой куче песка я проводил большую часть дня. Сюда редко заходил мой Мучитель: дело в том, что на той стороне дома, т.е. во дворе, меня подкарауливал клевачий петух; он не давал мне прохода; чуть только я появлялся на крыльце, он, растопырив крылья и нагнув голову, нёсся через весь двор мощно выбрасывая лапы с кривыми шпорами. Всякий раз мне удавалось ускользнуть, в последний момент спрятавшись за дверью...ещё и потому, что петуху приходилось огибать крыльцо и, таким образом , сбрасывать скорость. Видимо когда-то я дал слабину и побежал, а петух соображал лучше и понял, что с этого момента меня можно брать голыми лапами.
Теперь о Наденьке.
Наденька жила по другую сторону пруда. Она не приезжала из города как я - она была деревенская. Я и теперь, через годы, вижу этот дом, построенный её отцом, д.Мишей. Большой, красивый, обшитый тёсом, по деревенским меркам, просто роскошный. Тёмно-коричневый, с белыми резными наличниками, в форме буквы "Г"и внутренним двориком. Шутка сказать, в доме было шесть окон и это когда в других домах только по 2-3.
Не знаю, нужен ли был внутренний дворик, ибо это был последний дом в деревне; сразу за ним начинались поля, уходившие вниз, в пойму, которую на горизонте полукругом окаймляли берёзовые леса. Местные жители называли эти леса Жарами. Жары, преддверие знаменитой Мещёры, воспетой Паустовским. Старожилы рассказывали разные, порой страшные истории про эти леса.
Над Жарами любили собираться кучевые облака: теснились, громоздились друг на друга; из-за низкого горизонта, освещённые солнцем, они казались заснеженными исполинскими вершинами. Кое-где, по пойме, тянулись извилисто к лесам перелески, островками стояли заросли кустарника и небольшие лесочки. Неровными заплатками ярко зеленели озимые, там, где распахал землю трактор.
В низине был когда-то барский дом с прудиком и, как рассказывали старики, была и ситценабивная фабрика. На месте прудика осталась с тех времён грязная лужа; на месте дома - холмик земли, где до сих пор попадается битый кирпич и кусочки голубых, печных изразцов и всё это в зарослях лебеды. Фабрика же не сохранилась вовсе. Зато разрослась чудесная дубовая роща, она, по-видимому, примыкала к усадьбе; на вид деревьям было 150-200 лет, и сохранился большой барский пруд, заросший осокой и обмелевший - мирное пристанище лягушек и диких уток.
Из окна наденькиного дома была видна дорога в соседнее село Круги, с росшими по обочинам могучими вётлами и, порушенный старой властью, Никольский храм, точнее его колокольня над полем. Вот в таком месте и должна была расти девочка, ходить в школу в это село вместе с другими деревенскими детьми. Этот мир обещал распахнуться для неё радугой над полем, весенней капелью и первыми проталинками, а Млечный путь отразиться в девичьих зрачках, заворожить хороводом звёзд..
Память. Я ловлю её ускользающие мгновения, пытаясь сквозь годы разглядеть девочку получше; словно раскапываю старый заброшенный колодец, вытаскивая из него грязь, мусор, наслоения многих лет, жду когда же наконец блеснёт на дне вода.
Смуглое личико, тёмно-синие глаза..толстые зелёные штаны с начёсом: одна штанина заправлена в резиновый сапожок, другая поверх него и бархатное малиновое пальто с капюшоном точь-в-точь как у меня, видимо сшитые на одной фабрике. Мы в тот день были словно близнецы, только вот жить дальше должен был кто-то один из нас.
Почему мы остались одни? Я этого уже никогда не узнаю.
Ещё я не знал ничего про смерть, не знала про смерть и Наденька которая была к тому же на год меня младше. Кажется, откуда смерть? Где-то далеко в поле сонно тарахтит трактор. По пойме мирно рассыпалось деревенское стадо белыми пятнышками коров. Взрослые убирают картошку - вон видны их согнутые спины (там и наши матери), обыденно квохчут куры за погребом..
Какое-то время мы играем в песке.
Вот она стоит у меня за спиной и держит в руках маленькое детское ведёрочко. В 10-12 метрах за ней пруд... С крутого берега где мы, видна его мутно-жёлтая вода, там внизу, она обсасывает полусгнивший обрубок старой почерневшей ивы, другая, плакучая, наклонившись к воде растёт рядом. Наденька зовёт меня ловить "лыбу". Я несколько раз слышу как она произносит это: "ловить лыбу". Я тоже не выговариваю "р"(и каждый день прошу маму научить меня, она шутливо объясняет но у меня всё равно ничего не получается); я отказываюсь. Мне не хочется идти к пруду. Он мне никогда не нравился: мелководье летом кишело отвратительными чёрными головастиками и пиявками, иногда приплывали большие противные лягушки, только вот рыбы я там никогда не видел. Она сердится, настаивает. Я смотрю на неё через плечо и отворачиваюсь...Я ещё не знаю что вижу живой её в последний раз. Прости меня Наденька.
Как-то странно всё стихло: неожиданно смолк в поле трактор, замолчали куры..я оторвался от песка и начал озираться, ещё не понимая наступившей перемены, но почувствовав внутри некое беспокойство. Наденьки нигде не было. Я обошёл вокруг погреба, заглянул с крутого берега в пруд, осталось осмотреть несколько кустов малины, которая островками росла по берегу: конечно она там спряталась.. Но из кустов выбежали только две сонные курицы. Может она ушла в поле, туда, где сейчас её мать с бабушкой и старшим братом убирают картошку? Да ,..конечно, она там!
Я медленно побрёл по стёжке в поле, удивляясь как ловко она меня обманула.
В поле тут и там стояли мешки с картошкой, дымилась сухая ботва, собранная в кучу.
На вопрос, где Наденька?..я только пожал плечами и растерянно оглянулся в сторону пруда.
Следующая картина, которая врезалась в память: вокруг пруда молча стоит вся деревня, и люди хмуро смотрят куда-то вниз в воду, и Наденька..лежит неподвижно там, в своём малиновом пальто с капюшончиком на самой середине пруда и смотрит в небо. Над водой только её плечи, лицо и мыски коричневых резиновых сапожек.
Я стою вместе со всеми на берегу и не понимаю что она там делает. Мне кажется это какая-то игра, но почему она такая странная? Не смеётся, не подаёт никаких знаков и даже на нас не смотрит. Я не раз видел как Ванюха, хромой деревенский инвалид, когда напивался тоже долго лежал неподвижно, иногда прямо на деревенской улице, возле колодца, на солнцепёке, в общем, где придётся..Рот у него был открыт, и по распухшему, небритому лицу ползали зелёные мухи. Но, пролежав так до вечера, он вставал и шёл домой, а наутро, как ни в чём не бывало, ковылял по деревне. И никто не обращал на него внимания.
Я вглядываюсь в мрачные лица людей и слышу чей-то голос:
- Всплыла. Багром теперь надо.
Что-то в этих словах меня задело, поразило, словно речь шла не о Наденьке, а о постороннем предмете, с которым не нужно больше церемониться. И треснуло стекло, закрывавшее реальный мир, и стало рассыпаться, и передо мной предстала другая, страшная картина..Она была непонятной, но точно очень страшной..такой страшной, что ноги у меня потеряли способность двигаться..Я хотел убежать и не мог. Я только стал догадываться, что с Наденькой что-то случилось, что она теперь не такая как я, как все эти люди на берегу.. Не вынеся испытания новой реальностью, я только и смог что спрятаться за чьими-то ногами в больших болотных сапогах и так и стоял, боясь выглянуть.
Как прошла для меня оставшаяся часть дня и кто меня увёл домой, я уже не помню, да это и неважно.
Наденькин дом как-то быстро осиротел. Запил д.Миша и в пьяном виде повесился, через несколько лет умерла бабка, т. Саня. Лёшка, старший брат, женился и переехал за 30 километров в большое село, ближе к городу, где была асфальтовая дорога. Последней осталась мать.
Однажды, повстречав меня возле пруда, она, уже будучи безнадёжно больная, заметила с горькой улыбкой:
- Что ж ты, Юра, невесту свою утопил..а дочка тогда так просилась на улицу ... в окно тебя увидела.
Что мне было ей ответить? Все эти годы я для них был, да так и остался убийцей: ведь никто не видел как утонула Наденька, а была она со мной. Странно, но и я этого не видел. Я не слышал ни всплеска от упавшего тела, ни крика, не видел кругов на воде. Наденька стояла у меня за спиной и, словно беззвучно растворилась в воздухе, а потом появилась на середине пруда.
Когда дом осиротел, местные жители стали потихоньку растаскивать его на дрова: оторвали тёс, наличники, выломали рамы, разворотили крышу, и он, как раненный зверь, глядел на мир пустыми глазницами окон. В ветреную погоду стучал на крыше одинокий железный лист; по ночам этот скрежет нагонял тоску, мешал спать. Вытащенная на улицу старая мебель, мокла под дождём.
Он меня притягивал странным болезненным любопытством и однажды, не выдержав, я зашёл внутрь. Был тёплый августовский вечер, в углах комнат собиралась темнота,пахло сыростью и гнилью, на потемневших обоях, когда-то нежно-голубых, маленькие букетики роз. В большой комнате остатки мебели из сломанных стульев, трёхногий стол..и покрытый паутиной трельяж на изогнутых ножках. Чёрное крашеное дерево сильно изъедено короедом, мутное зеркало кое-где облетело, по углам обсыпался серебристый слой, свернулся в трубочки. За ним, в пыли лежала кукла . .Один глаз её смотрел на меня, другой был закрыт; розовое тряпичное тельце, тронутое чёрными пятнами тлена. Я наклонился чтобы поднять её, но, в последний момент, отдёрнул руку .
Не знаю что я здесь искал: успокоения, прощения, оправдания?
И только в саду каждую весну буйно цвели вишни, осыпая лепестками всё вокруг: дорогу, развалившуюся изгородь, залетали в пустые окна дома; они плыли и тонули в мутной воде пруда..